 |
 |
ЗАГОВОР ТУХАЧЕВСКОГО 
СССР. 1937 год 6 июня 1937 года в советских газетах появились выдержки из выступления главы столичных коммунистов Никиты Сергеевича Хрущева на московской областной партконференции. Он с возмущением сообщил, что, хотя в горком «были избраны проверенные, преданные делу партии большевики… в состав ГК попал также троцкистский предатель, изменник Родины, враг народа Гамарник. Этот факт еще раз говорит о том, что враг подло маскируется». Слушатели были потрясены: Ян Борисович Гамарник не только носил высокое звание армейского комиссара 1‑го ранга и занимал пост начальника Политуправления Красной армии, но и был членом ЦК партии. Впрочем, к тому моменту его уже не было в живых. 31 мая, при появлении в его квартире сотрудников НКВД, Гамарник застрелился. 11 июня в газетах появилось сообщение в рубрике «В прокуратуре СССР» о деле «арестованных органами НКВД в разное время Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка, Эйдемана, Фельдмана, Примакова, и Путны», обвиненных «в нарушении воинского долга (присяги), измене Родине, измене народам СССР, измене РККА». Утверждалось, что «следственными материалами установлено участие обвиняемых, а также покончившего самоубийством Я.Б. Гамарника, в антигосударственных связях с руководящими военными кругами одного из иностранных государств, ведущего недружелюбную политику в отношении СССР. Находясь на службе у военной разведки этого государства, обвиняемые систематически доставляли военным кругам сведения о состоянии Красной Армии, пытались подготовить на случай военного нападения на СССР поражение Красной Армии и имели своей целью содействовать восстановлению в СССР власти помещиков и капиталистов. Все обвиняемые в предъявленных им обвинениях признали себя виновными полностью». Рассмотрение дела было объявлено на закрытом заседании Специального судебного присутствия Военной Коллегии Верховного суда СССР в порядке, установленном законом от 1 декабря 1934 года. Этот закон, принятый сразу после убийства Кирова, предусматривал ускоренное рассмотрение обвинений в терроризме и контрреволюции, без участия защиты и без права обжалования приговоров и прошения о помиловании, которые приводились в исполнение немедленно. Весь судебный процесс Тухачевского и его товарищей занял один день, 11 июня. Расстреляли их в ночь на 12‑е и утром того же дня приговор обнародовали в газетах. В начале 1920‑х годов имя Тухачевского было популярно не только среди бойцов и командиров Красной армии, но и среди оказавшихся в эмиграции офицеров и политиков белого лагеря. В разведсводке обосновавшейся на Балканах Русской армии барона П.Н. Врангеля от 15 февраля 1922 года утверждалось: «Единственная среда в России, которая могла бы взять на себя активную роль в деле свержения Советской власти, это — командный состав Красной Армии, т.е. бывшие русские офицеры. Они представляют из себя касту, спаянную дисциплиной и общностью интересов; война и жизнь воспитали в них волю…» И тут же называется тот, с кем эмиграция связывает определенные надежды: «Лица, близко знавшие Тухачевского, указывают, что он человек выдающихся способностей и с большим административным и военным талантом. Но он не лишен некоторого честолюбия и, сознавая свою силу и авторитет, мнит себя русским Наполеоном. Даже, говорят, он во всем старается подражать Наполеону и постоянно читает его жизнеописание и историю. В дружеской беседе Тухачевский, когда его укоряли в коммунизме, не раз говорил: „Разве Наполеон не был якобинцем?..“ Молодому офицерству, типа Тухачевского и других, примерно до 40‑летнего возраста, занимающему командные должности, не чужда мысль о единой военной диктатуре». Еще в 1924 году на оперативный учет ОГПУ были взяты как «неблагонадежные» такие известные военачальники и военные теоретики из «бывших», как С. Каменев, И. Вацетис, М. Тухачевский, М. Бонч‑Бруевич, А. Свечин, А. Снесарев… Первое донесение не из‑за границы, а с территории СССР о бонапартизме Тухачевского поступило от агента‑осведомителя Овсянникова в декабре 1925 года. Там говорилось: «В настоящее время среди кадрового офицерства и генералитета наиболее выявилось 2 течения: монархическое… и бонапартистское, концентрация которого происходит вокруг М.Н. Тухачевского». Овсянников назвал ряд бывших царских офицеров, будто бы составлявших «кружок Тухачевского». Некоторых из этих офицеров ОГПУ завербовало, но ничего компрометирующего Михаила Николаевича они не сообщили. Занимая высшие должности в РККА, Тухачевский играл далеко не последнюю роль в военном сотрудничестве СССР и Германии. В 1932 году он посетил маневры рейхсвера и несколько германских военных заводов, постоянно контактировал с приезжавшими в Москву немецкими генералами и офицерами. Однако у последних, несмотря на всю присущую Михаилу Николаевичу дипломатичность, осталось стойкое впечатление, что к Германии Тухачевский относится враждебно и видит в ней главного потенциального противника. Пока военное сотрудничество с рейхсвером продолжалось, ОГПУ держало под сукном материалы о якобы преступных связях Тухачевского с германским Генштабом. Сменивший Дзержинского В.Р. Менжинский решил прощупать Тухачевского с другой стороны. В 1930 году в числе примерно 5 тысяч бывших царских офицеров арестовали хорошо знавших Тухачевского преподавателей военной академии Н.Е. Какурина и И.А. Троицкого. 26 августа 1930 года чекисты добились от Какурина компрометирующих показаний на Тухачевского. Бывший полковник императорской армии сообщил: «В Москве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая, временами у цыганки. В Ленинграде собирались у Тухачевского. Лидером всех этих собраний являлся Тухачевский, участники: я, Колесинский, Эйстрейхер, Егоров, Гай, Никонов, Чусов, Ветлин, Кау‑фельдт. В момент и после XVI съезда было уточнено решение сидеть и выжидать, организуясь в кадрах в течение времени наивысшего напряжения борьбы между правыми и ЦК. Но тогда же Тухачевский выдвинул вопрос о политической акции, как цели развязывания правого уклона и перехода на новую высшую ступень, каковая мыслилась как военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон. В дни 7—8 июля у Тухачевского последовали встречи и беседы вышеупомянутых лиц и сделаны были последние решающие установки, т.е. ждать, организуясь». Троицкий в своих показаниях также говорил о симпатиях Тухачевского к правому уклону. Какурин поведал, как вербовал Тухачевский новых заговорщиков и сколь популярен он в армии, так что в случае чего может и на Кремль полки двинуть. Правда, ничего конкретного подследственный об антиправительственной деятельности Тухачевского, за пределами разговоров, придумать так и не смог. 10 сентября 1930 года Менжинский направил протоколы допросов Какурина и Троицкого Сталину. Иосиф Виссарионович принял решение: Тухачевского пока не трогать. Тем временем из Какурина 5 октября выбили новые показания. Окончательно сломленный краском заявил: «Михаил Николаевич говорил, что… можно рассчитывать на дальнейшее обострение внутрипартийной борьбы. Я не исключаю возможности, сказал он, в качестве одной из перспектив, что в пылу и ожесточении этой борьбы страсти, и политические и личные, разгораются настолько, что будут забыты и перейдены все рамки и границы Возможна и такая перспектива, что рука фанатика для развязывания правого уклона не остановится и перед покушением на жизнь самого тов. Сталина… У Михаила Николаевича, возможно, есть какие‑то связи с Углановым и, возможно, с целым рядом других партийных или околопартийных лиц, которые рассматривают Тухачевского как возможного военного вождя на случай борьбы с анархией и агрессией Сейчас, когда я имел время глубоко продумать все случившееся, я не исключу и того, что, говоря в качестве прогноза о фанатике, стреляющем в Сталина, Тухачевский просто вуалировал ту перспективу, над которой он сам размышлял в действительности». Михаилу Николаевичу была дана очная ставка с Какуриным и Троицким. Позднее, уже после ареста Тухачевского, Сталин, выступая на заседании Военного Совета 2 июня 1937 года, вспоминал: «Мы обратились к тт. Дубовому, Якиру и Гамарнику. Правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали нет, это должно быть какое‑нибудь недоразумение, неправильно… Мы очную ставку сделали и решили это дело зачеркнуть. Теперь оказывается, что двое военных, показавших на Тухачевского, показывали правильно…» Материал на Тухачевского, равно как и на других руководителей Красной армии, продолжали копить. Только во второй половине 1936 года Сталин посчитал, что пришла пора браться за Тухачевского и его единомышленников. Современные историки в качестве непосредственного повода указывают на ссору во время банкета после парада 1 мая 1936 года. Тогда Ворошилов, Буденный и Тухачевский заспорили о делах давних: кто же был виновником поражения под Варшавой, а затем очень скоро перешли на современность. Тухачевский обвинил бывших руководителей Конармии, что они на ответственные посты расставляют лично преданных им командиров‑конармейцев, создают собственную группировку в Красной армии. Ворошилов раздраженно бросил: «А вокруг вас разве не группируются?» Ворошилов рассказал в начале июня 1937 года на расширенном заседании Военного Совета, целиком посвященном «контрреволюционному заговору в РККА»: «Потом на второй день Тухачевский отказался от всего сказанного… тов. Сталин тогда же сказал, что надо перестать препираться частным образом, нужно устроить заседание Политбюро и на этом заседании подробно разобрать, в чем дело. И вот на этом заседании мы разбирали все эти вопросы и опять‑таки пришли к прежнему результату». Тут подал реплику Сталин «Он отказался от своих обвинений». «Да, — повторил Ворошилов, — отказался, хотя группа Якира и Уборевича на заседании вела себя в отношении меня довольно агрессивно. Уборевич еще молчал, а Гамарник и Якир вели себя в отношении меня очень скверно». Таким образом, Тухачевский сам ускорил свой конец. Позднее, на следствии и суде, он и другие заговорщики признались, что хотели добиться смещения Ворошилова с поста наркома обороны. В преемники ему прочили Тухачевского, хотя на следствии Примаков говорил о Якире в качестве кандидата в наркомы, поскольку тот якобы был близок с Троцким. Так что скандал на первомайском банкете разразился неспроста. Уборевич на суде подтвердил: «Мы шли в правительство ставить вопрос о Ворошилове, нападать на Ворошилова, по существу уговорились с Гамарником, который сказал, что он крепко выступит против Ворошилова». Из единомышленников Тухачевского только начальник Политуправления РККА Гамарник и командующий Киевским военным округом Якир были полноправными членами ЦК. Поэтому вполне объяснимо, что именно Гамарнику, второму лицу в военной иерархии, руководителю всех армейских политработников, доверили главную роль в критике Ворошилова на Политбюро. Намерение сместить Ворошилова Специальное судебное присутствие расценило ни больше ни меньше как умысел на теракт. Хотя еще на следствии Примаков показал, что вел со своими друзьями разговоры, «носящие характер троцкистской клеветы на Ворошилова, но никаких террористических разговоров не было. Были разговоры о том, что ЦК сам увидит непригодность Ворошилова…» Сталин был уверен, что Тухачевский, Гамарник и прочие интриги против Ворошилова будут продолжать и при удобном случае вновь поставят на Политбюро вопрос о его отставке. Такого Сталин допустить не мог. Разгоревшаяся война в Испании, вероятно, побудила Сталина начать подготовку к устранению со сцены Тухачевского и его команды. Однако сам этот процесс растянулся почти на год. В августе 36‑го арестовали Примакова и Путну. Тухачевский еще не ощущал опасности. 10 мая Политбюро приняло предложение Ворошилова освободить Тухачевского от обязанностей первого заместителя наркома обороны и назначить командующим Приволжским военным округом. Тем же постановлением Якир переводился с Киевского округа на Ленинградский и тем самым терял место в Политбюро Компартии Украины. 13 мая Тухачевский добился приема у Сталина. О чем они говорили, точно неизвестно. Но кое‑какие сведения, как маршалу объяснили причины его опалы, имеются. Старому другу Кулябко маршал объяснил, что «причиной его перевода в Куйбышев, как об этом сообщили в ЦК партии, является то обстоятельство, что его знакомая Кузьмина и бывший порученец оказались шпионами и арестованы». Так же и Лидия Норд рассказывает, что поводом для смещения ее зятя послужили его связи с женщинами. В 20‑х числах апреля были получены показания от арестованных бывшего начальника Особого отдела НКВД Гая и бывшего заместителя наркома внутренних дел Прокофьева о сговоре Тухачевского, Уборевича, Корка, Шапошникова и других военачальников с Ягодой. Однако арестованный бывший нарком внутренних дел этого пока не подтверждал. На допросе 26 апреля 1937 года он настаивал: «Личных связей в буквальном смысле слова среди военных у меня не было. Были официальные знакомства. Никого из них я вербовать не пытался». Сговорчивее оказался один из подчиненных Ягоды, бывший заместитель начальника одного из отделов НКВД Волович. На следующий день он показал, что Тухачевский был участником заговора правых и должен был обеспечить поддержку заговорщиков армией. В Куйбышев Тухачевский прибыл 14 мая. Сам Михаил Николаевич еще не понимал своей обреченности. Какая‑то смутная надежда, что со временем всё образуется и он вернется в Москву на прежнюю должность, все же теплилась. Тухачевский был арестован 22 мая, а 25—26‑го числа путем опроса членов и кандидатов в члены ЦК было вынесено постановление об исключении его из партии. Гамарник в это время болел, находился дома и в голосовании по поводу данного и последующих постановлений участия не принимал. 28 мая сразу по приезде в Москву был арестован Якир, а на следующий день в Вязьме та же участь постигла не успевшего доехать до столицы Уборевича. В период с 30 мая по 1 июня ЦК путем опроса исключил обоих из партии и вывел их соответственно из полноправных членов и кандидатов в члены Центрального Комитета. И тогда же, 30 мая, Политбюро приняло решение: «Отстранить тт. Гамарника и Аронштама от работы в Наркомате Обороны и исключить из состава Военного Совета, как работников, находившихся в тесной групповой связи с Якиром, исключенным ныне из партии за участие в военно‑фашистском заговоре». На другой день Гамарник застрелился. Ключевым событием стал арест заместителя командующего Московского военного округа Фельдмана. Борис Миронович сломался сразу — столь глубоко потряс его сам арест. 20 мая Ежов направил Сталину, Молотову, Ворошилову и Кагановичу протокол допроса Фельдмана, произведенного накануне. В сопроводительной записке нарком подчеркивал. «Фельдман показал, что он является участником военно‑троцкистского заговора и был завербован Тухачевским М.Н. в начале 1932 года. Названные Фельдманом участники заговора: начальник штаба Закавказского военного округа Савицкий, заместитель командующего Приволжского ВО Кутяков, бывший начальник школы ВЦИК Егоров, начальник инженерной академии Смолин, бывший помощник начальника инженерного управления Максимов и бывший заместитель начальника автобронетанкового управления Ольшанский — арестованы. Прошу обсудить вопрос об аресте остальных участников заговора, названных Фельдманом». Именно эти показания послужили формальным основанием для решения об аресте Тухачевского. На самых первых допросах, протоколы которых или не составлялись вовсе, или не сохранились, Тухачевский отказывался признать свою вину. Это явствует из его собственноручных показаний, датированных 1 июня 1937 года: «Настойчиво и неоднократно пытался я отрицать как свое участие в заговоре, так и отдельные факты моей антисоветской деятельности». 26 мая Тухачевский заявил. «Мне были даны очные ставки с Примаковым, Путной и Фельдманом, которые обвиняют меня как руководителя антисоветского военно‑троцкистского заговора. Прошу представить мне еще пару показаний других участников этого заговора, которые также обвиняют меня. Обязуюсь дать чистосердечные показания». И в тот же день написал. «Признаю наличие антисоветского военно‑троцкистского заговора и то, что я был во главе его… Основание заговора относится к 1932 году». Когда с 1 по 4 июня проходило заседание Военного Совета, посвященное «военно‑фашистскому заговору», присутствовавшие с одобрением слушали Ворошилова и Сталина, зачитывавших наиболее яркие признания, и все 42 выступивших военачальника клеймили тех, с кем еще вчера вместе служили. Сталин утверждал, что «военно‑политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами», возглавлялся Троцким, Рыковым, Бухариным, Рудзутаком, Караханом и Ягодой, а в военном отношении руководителями были Тухачевский, Якир, Уборе‑вич, Корк, Эйдеман и Гамарник. Иосиф Виссарионович убеждал высокое собрание, что все перечисленные враги народа, кроме Рыкова, Бухарина и Гамарника, были немецкими шпионами, а некоторые вдобавок — и японскими. Сталин между тем остановился на преступлениях Тухачевского: «Он оперативный план наш — оперативный план, наше святая святых, передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион…» Так же и остальные обвиняемые были причислены к германским агентам на том только основании, что встречались с офицерами рейхсвера. Тухачевского в день начала работы Военного Совета, 1 июня, принудили дать показания, как он вместе с Якиром, Уборевичем и другими готовил поражение Красной армии в войне с Германией. Там были совершенно фантастические подробности. Например, маршал писал «Я считал, что если подготовить подрыв ж. д. мостов на Березине и Днепре, в тылу Белорусского фронта, в тот момент, когда немцы начнут обходить фланг Белорусского фронта, то задача поражения будет выполнена еще более решительно Уборевич и Аппога получили задание иметь на время войны в своих железнодорожных частях диверсионные группы подрывников». Своими показаниями маршал хотел предупредить Сталина и Ворошилова о возможном сценарии советско‑германской войны. Тухачевский, как вредительство представляет задержку в выполнении именно тех планов, за осуществление которых он всегда>ратовал, настаивая и на увеличении числа дивизий, и на создании танковых и артиллерийских резервов. Вместе с тем в показаниях Тухачевского по‑прежнему присутствует тезис о германо‑польском союзе в будущей войне против СССР В «Плане поражения» подчеркивалось: «…В стратегическом отношении пути борьбы за Украину для Германии те же, что и для борьбы за Белоруссию, т.е. связано это с использованием польской территории В экономическом отношении Украина имеет для Гитлера исключительное значение. Она решает и металлургическую, и хлебную проблемы. Германский капитал пробивается к Черному морю. Даже одно только овладение Правобережной Украиной — и то дало бы Германии и хлеб, и железную руду. Таким образом, Украина является той вожделенной территорией, которая снится Гитлеру германской колонией». Тухачевский на редкость точно определил основные направления наступления вермахта в 1941‑м и основные стратегические цели немцев на каждом из них. Других подследственных также допрашивали насчет планов организации поражения Красной армии в будущей войне с Германией При этом то, что диктовали следователи, зачастую полностью противоречило реальным оперативным планам, что выявилось на очных ставках. Так, весьма активно сотрудничавший со следствием Корк 26 мая 1937 года показал: «Встал вопрос о том, как практически возможно применение меня — Корка в осуществлении пораженческих планов военной организации [разговор будто бы происходил в 1935 году, когда Август Иванович командовал войсками Московского военного округа]… Но тут, помню, вмешался Уборевич и, обращаясь ко мне, сказал: „Будешь у меня на правом фланге Западного фронта. Задачу тебе надо поставить— наступать вдоль Западной Двины на Ригу. Следовательно, со стороны Вильно ты получишь удар в левый фланг и в тыл, что и приведет к срыву всей твоей операции“. На очной ставке Уборевич всё это категорически опроверг: „Корк говорит совершенную неправду. Я пока хочу заметить одну только его фальшь. Он говорит, что я ему говорил, что он будет командовать армией на правом фланге, что эта армия пойдет на Ригу и будет разбита. Можно просмотреть оперативный план 1935 года Белорусского округа, там вы не найдете положения, чтобы хотя одна армия правого фланга шла на Ригу“. В 1962 году в оперативном управлении Генштаба провели проверку этого плана и выяснили, что истина была на стороне Уборевича, а не Корка. Не последнюю роль в деле Тухачевского сыграли германские спецслужбы В декабре 1936 года Рейнгард Гейдрих, шеф службы безопасности (СД), предложил фюреру попытаться обезглавить Красную армию, дискредитировав ее верхушку. А главной мишенью избрать Тухачевского, к словам которого прислушивались англичане и французы. Германию он считает врагом номер один, по его инициативе Советы провели недавно военную игру, отрабатывая методы отражения возможного нападения немцев Маршал слишком хорошо знает слабые стороны немецкой армии, знаком лично со многими высшими чинами вермахта. Он опасен. Политические процессы, так кстати начавшиеся в Москве в августе, дают надежду, что при должной подготовке интрига сработает. Фюреру идея понравилась. Вернувшись в свою штаб‑квартиру, Гейдрих тут же вызвал Альфреда На‑уйокса, отвечавшего в СД за фабрикацию фальшивых документов «Науйокс, — сказал Гейдрих, — вверяю вам тайну чрезвычайной важности. Есть личное поручение фюрера. Подделка должна быть безукоризненной». В чем заключалась суть замысла? Необходимо подготовить письмо за подписью Тухачевского, которое должно доказать наличие тайных контактов маршала и его сторонников, советских военачальников, с группой немецких генералов — противников нацизма, попавших в поле зрения гестапб И те и другие якобы стремятся к захвату власти в своих странах. Досье с фотокопиями таких документов, будто бы похищенных из архивов СД, должно попасть к русским и убедить их в том, что группа советских полководцев во главе с Тухачевским замышляет военный переворот, вступила в сговор с генералами рейха, рассчитывая на их поддержку. Всю эту операцию надлежало провести в строжайшей тайне, даже от высших чинов Германии. Фальшивка удалась. И все‑таки немецкие «документы» не стали «уликой» в «деле Тухачевского». Сталин приберег ее как последний козырь в уничтожении Тухачевского, в случае, если маршал нарушит ход следствия. Но Тухачевский не принимал всерьез обвинения, надеясь, что его ум и опыт окажутся для Сталина ценнее накануне войны с Германией, чем очередная чистка. И он ошибся С июня месяца 1937‑го репрессии приобрели массовый характер. Был опустошен наркомат обороны, военные академии, центральный аппарат вооруженных сил. Шли чистки в округах… |
ЮРИЙ КРИЖАНИЧ  В то время, когда киевские монахи приносили с собой в Москву свою исключительно церковную ученость, с узкими схоластическими взглядами и отживавшими свое время предрассудками, в области умственного труда в России явился человек со светлою головою, превосходивший современников широтой взгляда, основательностью образования и многосторонними сведениями. Это был Юрий Крижанич. Он был родом хорват, происходил из старинной, но обедневшей фамилии, родился в 1617 году от Гаспара Крижанича, небогатого землевладельца. Лишившись отца на шестнадцатом году возраста, Юрий стал приготовлять себя к духовному званию. Он учился сначала на родине, в Загребе, потом в Венской семинарии, а вслед за тем перешел в Болонию, где занимался кроме богословских наук юридическими. Владея в совершенстве, кроме своего родного языка, немецким, латинским и итальянским, он, в 1640 году, поселился в Риме и вступил в греческий коллегиум Св. Анастасия, специально учрежденный папами для распространения унии между последователями греческой веры. В это время Крижанич был посвящен в сан Загребского каноника. Он изучил тогда греческий язык, приобрел большие сведения в византийской литературе и сделался горячим сторонником унии. Его целью было собрать все важнейшие сочинения так называемых схизматиков, т. е. писавших против догматов папизма. Плодом этого было несколько сочинений на латинском языке, а в особенности "Всеобщая библиотека схизматиков". Это предприятие повело его к ознакомлению с русским языком, так как ему нужно было знать и сочинения, писанные по-русски против унии. Оставивши коллегиум, Юрий был привязан к Риму до 1656 года, состоя членом иллирского общества Св. Иеронима. В этот период времени он, однако, не оставался постоянно в Риме, был и в других местах Европы и, между прочим, в Константинополе, где еще основательнее познакомился с греческой письменностью. Пребывание его в Константинополе оставило в нем самое враждебное чувство к тогдашним грекам, в особенности за их невежество, высокомерие и лживость. При всех своих ученых работах Крижанич постоянно оставался славянином, любил горячо свой народ и самым вопросом об унии, занимавшим его специально, интересовался главным образом по отношению к своему отечеству. Изучая долгое время историю церкви и много думая над ней, он пришел, наконец, ко взглядам, которые по своей высоте расходились с узкими воззрениями как сторонников римской пропаганды, так и их противников. Его любовь к славянству не могла помириться с тем печальным положением славянского племени, какое оно занимало в истории европейской образованности. Церковные распри разделяли славян; откуда бы ни исходили причины разъединения церквей, они одинаково были гибельны для славянства, они были чужды ему. Крижанич уразумел, что вековой спор между восточной и западной церковью истекает не из самой религии, а из мирских политических причин, из соперничества двух древних народов - греков и римлян за земную власть, за титулы; римский папа хотел властвовать над церковью по преданию о Римской империи, которая уже исчезла и никогда не могла быть восстановлена, по мнению Крижанича: "Пусть, - говорил он, - австрийские государи называются римскими императорами, могут носить это имя, но это будет суета и обман; того, что разорено, нельзя уже поставить на ноги". С другой стороны, и греки стали против Рима за свою земную власть. И в Царьграде, новом Риме, царство их погибло. Таким образом, вопрос о разделении церквей есть исключительно вопрос греков и римлян, а к славянам не должен относиться. Нечего им мешаться в чужую распрю. Пусть себе выдумывают церковное главенство и в Риме и в Царьграде, пусть патриарх с папой спорят за первенство, - славяне не должны из-за них чинить раздора между собой и защищать чужие привилегии, чужую верховную власть, а должны знать единое царство духовное, единую церковь, не имеющую рубежей, распространенную во всем свете. Крижанич пришел к убеждению, что весь славянский мир должен сделаться единым обществом, единым народом. При таком взгляде он естественно сосредоточил внимание на России, как на самой обширной стране, населенной славянским племенем. Не знаем, по какой причине Крижанич был в Вене в 1658 году. В это время туда приехал московский посланник Яков Лихарев с товарищами. Русские послы, как и прежде бывало, набирали иноземцев, желавших поступить на царскую службу, обещая им царское жалованье, "какого у них и на уме нет". К ним в гостиницу "Золотого Быка", где они остановились, явился Юрий Крижанич с предложением своей службы царю. Первое впечатление, какое на него произвели русские, было тяжелое; он сам после сознавался, что его возмутило неряшество и зловоние помещения русских послов. Тем не менее, однако, мысль служить всеславянскому делу преодолела в нем все, и он, человек ученый и образованный, отправился искать отечества в земле, считаемой на Западе варварскою и дикою. Следуя из Вены в Москву, Крижанич в первых месяцах 1659 года, проезжая через Малороссию и уже приближаясь к границам Великой Руси, наткнулся на войско царское, шедшее против Выговского. Крижанич повернул назад и пробыл в Малороссии до октября, проживая в Нежине у Василия Золотаренко, бывшего тогда нежинским полковником. Вероятно, он посещал и другие места, как можно видеть из того, что он познакомился с тамошними учеными, наблюдал состояние страны и народа, замечал беспорядки и пороки тамошнего общества и коснулся тогдашних событий 1. Наконец Крижанич прибыл в Москву, к единому славянскому государю, но недолго пришлось, однако, ученому мужу в славянской стране трудиться для своей любимой идеи всеславянства. Его воззрения на единую, независимую от земных споров церковь Христову столько же были ложны с точки зрения защитников обрядного православия, как и латинствующего католичества. 20-го января 1661 года Крижанича сослали в Тобольск. Причины и подробности этого события нам неизвестны. Из намеков, встречаемых в его сочинениях, можно догадываться, что он открыто признавал себя принадлежавшим в одно и то же время и римско-католической, и греческой церкви, готов был причащаться и в русском храме, но не хотел принимать вторичного крещения, а по московским понятиям того времени, всякий, принимающий православие, должен был вторично креститься. Впрочем, это только был один из многих поводов, не дававших ему поладить с Москвою. Указ о ссылке его выдан был из приказа лифляндских дел, которым тогда заведовал Нащокин. Быть может, его почему-нибудь заподозревали в недоброжелательстве к России по поводу тогдашних шведских и польских дел. Во всяком случае несомненно, что его удалили не за какую-нибудь вину, а по подозрению. Ссылка его благовидно обставлена. Он отправлен в Тобольск не в качестве опального, а с тем, чтоб быть у государевых дел, у каких пристойно. Ему положили жалованья семь рублей с полтиной в месяц. Крижанич пробыл в ссылке шестнадцать лет, не терял присутствия духа и написал там самые замечательные свои сочинения. После смерти Царя Алексея Михайловича, 5-го марта 1676 года, Крижанич, получивши царское прощение, возвратился в Москву. Дальнейшая судьба его неизвестна. Не все сочинения этого замечательного человека являлись в печати и не все известны ученым по рукописям. Крижанич, между прочим, оставил после себя грамматику под названием: "Грамматично изказание". Эта грамматика, по его мнению, русского или славянского языка, но это скорее какой-то особый им созданный всеславянский язык. Он называет его "русским" потому, что Русь есть корень всего славянства. "Всем единоплеменным народам глава - народ русский, и русское имя потому, что все словяне вышли из русской земли, двинулись в державу Римской империи, основали три государства и прозвались: болгары, сербы и хорваты; другие из той же русской земли двинулись на запад и основали государства ляшское и моравское или чешское. Те, которые воевали с греками или римлянами, назывались словинцы, и потому это имя у греков стало известнее, чем имя русское, а от греков и наши летописцы вообразили, будто нашему народу начало идет от словинцев, будто и русские, и ляхи, и чехи произошли от них. Это неправда, русский народ испокон века живет на своей родине, а остальные, вышедшие из Руси, появились, как гости, в странах, где до сих пор пребывают. Поэтому, когда мы хотим называть себя общим именем, то не должны называть себя новым словянским, а стародавним и коренным русским именем. Не русская отрасль плод словенской, а словенская, чешская, ляшская отрасль - отродки русского языка. Наипаче тот язык, которым пишем книги, не может поистине называться словенским, но должен называться русским или древним книжным языком. Этот книжный язык более подобен нынешнему общенародному русскому языку, чем какому-нибудь другому словянскому. У болгаров нечего заимствовать, потому что там язык до того потерян, что едва остаются от него следы; у поляков половина слов заимствована из чужих языков; чешский язык чище ляшского, но также немало испорчен; сербы и хорваты способны говорить на своем языке только о домашних делах, и кто-то написал, что они говорят на всех языках и никак не говорят. Одно речение у них русское, другое венгерское, третье немецкое, четвертое турецкое, пятое греческое или валашское, или альбанское, только между горами, где нет проезда для торговцев и инородных людей, уцелела чистота первобытного языка, как я помню из моего детства". Книжный язык западной Руси Крижанич считает страшно испорченным, как по причине множества чужих слов, так и по заимствованию оборотов, чуждых духу славянской речи. "Я не могу читать киевских книг, - говорит он, - без омерзения и тошноты. Только в Великой Руси сохранилась речь, пригодная и свойственная нашему языку, какой нет ни у хорватов и ни у кого другого из словян. Это оттого, что на Руси все бумаги государственные, приказные, законодательные и касающиеся народного устроения писались своим домашним языком. Только там, где есть государственное дело и народное законодательство на своем языке, только там язык может быть обильным и день ото дня устраиваться". Но с русским языком Крижанич хочет слить сербско-хорватское наречие и таким образом составить новый книжный славянский язык - мысль, чрезвычайно смелая и естественно невозможная для одного лица. Сам Крижанич сознает это. "Не может, - говорит он, - один человек всего знать без испытания и совета иных, как мне грешному случилось работать над этим делом. Живя в отлучении от человеческого общества и совета, я не мог и не могу составить такой книги, в которой по алфавитному порядку были бы расставлены и истолкованы все слова. Что касается до этой грамматики, то пусть последующие трудолюбцы обличат, прибавят и исправят то, что я пропустил и в чем ошибся..." Несмотря на все недостатки этой грамматики, опытный филолог славянских наречий О. М. Бодянский замечает, что Крижанич, которого он называет отцом сравнительной славянской филологии, "строго и систематически стройно провел свою основную идею, сделал много остроумных глубоко верных и поразительных замечаний о словянском языке и о разных наречиях; первый подметил такие правила и особенности, которые только в новейшее время обнародовали лучшие европейские и словянские филологи, опираясь на все пособия и богатства научных средств". Самый важный памятник литературной деятельности Крижанича - его политические думы, так называемые "Разговоры о владетельстве". Это - сборник замечаний и размышлений о всевозможнейших предметах общественной жизни, государственного устройства, безопасности страны, благосостояния и воспитания народа. Автор обличает недостатки и пороки, встречаемые в России, приводит для сравнения то, что видел он у других народов или вычитал о них в книгах, и подает советы относительно разных улучшений, по его мнению, пригодных для России. Сочинение это написано языком изобретенным, составляющим смесь славяноцерковного, русского и сербского с примесью других славянских наречий; часть его изложена по-латыни. Автор иногда принимается за форму диалога между лицами, которых он назвал Борнеом и Хервоем. Сперва автор рассуждает о главных экономических сторонах жизни - о торговле, о ремеслах, о земледелии и ископаемых богатствах. Крижанич полагает, что Россия - страна, небогатая средствами для торговли: ее природа скудна и географическое положение не представляет удобств. Всего более препятствует торговле неспособность русских и вообще славян к торговым занятиям, и поэтому они всегда проигрывают в торговых сношениях с иностранцами; к тому же русские купцы не знают арифметики. Лучшее средство поднять торговлю - захватить оптовую торговлю с иноземцами в царские руки, однако так, чтоб это служило не отягощением для народа, а, напротив, облегчением. Казна должна быть только посредницею между русскими и иностранцами. Казна не должна вмешиваться во внутреннюю торговлю. Казна будет покупать у русских товары, стараясь платить за них подороже, и сбывать иноземцам, а получаемые от последних товары сбывать русским с наименьшею прибылью. Не следует допускать монополий (самотерства), исключая разве такого случая, когда откупщик взялся бы продавать товар дешевле ходячей цены. Не должно допускать иноземцев к торговле внутри страны, дозволять им держать лавки или склады, иметь в Москве наместников, ходатаев или консулов... "Если бы немцев на Руси не было, - говорит наш мыслитель, - торговля этого царства была бы в лучшем положении. Это настоящая саранча, скнипы, пагубная зараза земли". Предлагая несколько средств для улучшения торговли, Крижанич считает полезным, чтобы правительство не дозволяло никому открывать лавки с товарами, пока не выучатся письму и счету. В отделе о ремеслах Крижанич предлагает, в числе средств к улучшению ремесел в России, ввести, между прочим, такое правило, чтобы каждый раб, имеющий более одного сына, заявивши о себе в приказе, отдавал одного из детей учиться ремеслу с тем, чтобы хорошо выучившийся получал свободу. Целым городам, которые у себя заведут какое-нибудь ремесло, следует давать льготы от податей. Заметивши, что русские женщины ничего не умеют, Крижанич для распространения рукоделий советует заводить школы для девочек, которых учили бы разным рукоделиям и хозяйственным занятиям. При выходе замуж такие воспитанницы должны будут показывать свидетельства о своем обучении и успехах. "Земледелие, - по выражению Крижанича, - всему богатству корень и основание; земледелец кормит и обогащает и ремесленника и торговца, и болярина и государя". Эта часть знакома Крижаничу хорошо; он, как видно, с детства пригляделся к жизни поселянина и подробно распространяется о видах растений, которые, по его мнению, годятся для возделывания в России, о земледельческих и домашних орудиях и т.п. По его мнению, полезно было бы также разводить табак: он доказывает, что в умеренном употреблении табака нет никакого греха, все равно, как в умеренном употреблении вина. Касаясь вопроса добывания руды, Крижанич не думает, чтобы Россия была очень богата рудами, вопреки всеобщему стремлению к отысканию металлов, и надеется на приобретение этого рода богатств путем торговли. В главе о силе Крижанич распространяется об оружии, об одеждах воинов, о военных приемах; находит, между прочим, русское военное платье того времени неудобным и некрасивым. "Наши воины, - говорит он, - ходят в тесном платье, будто зашитые в мешок, головы у них голые, как у тельцов, а нечесаные бороды делают их скорее подобными дикарям, чем храбрым ратникам". Третий отдел сочинения, самый обширнейший, носит заглавие "О мудрости", и здесь-то автор проявляется всем своим существом. "Мудрость, - говорит Крижанич, - переходит от народа к народу. Народы, в древности отличавшиеся всякой умелостью, в наше время впали в невежество. Другие, некогда грубые и дикие, теперь славятся мудростью, таковы: немцы, французы, итальянцы. В последние века они произвели много полезных изобретений: компас, многогласное пение, книгопечатание, часы, пушки, гравирование и пр. Только о нас, славянах, говорят, как будто нам судьба во всем отказала и мы не можем ничему выучиться. Но ведь и остальные народы не в один день и не в один год выучивались друг от друга; и мы можем научиться, если только будем иметь охоту и прилежание. Теперь пришло время для нашего народа учиться; Бог возвысил на Руси такое славянское государство, какому подобного не было в нашем народе в прежних веках; а мы видим и у других народов: когда государство возрастет до высокой степени величия, тогда и науки начинают процветать в народе". Но прежде оказывается "необходимым разогнать предрассудки, господствовавшие на Руси против науки. Монахи были главными врагами учения; они-то мешали, по выражению Крижанича, стереть с себя плесень старинной дикости, "они боятся, чтобы молодежь, научившись наукам, не приобрела у людей большего почета, чем старики". Главный довод врагов науки заключался в том, что учение приносит с собой ересь. "Но разве, - возражал Крижанич, - на Руси поднялся раскол не от глупых безграмотных мужиков и не от глупых причин? Ради того, что срачица переменена в саван, или при аллилуйе приписано: слава тебе, Господи! и т. п.; не говорю уже о суеверии, которое немногим лучше ереси. Что же такое знание? - спрашивает Крижанич. - Знание, говорит он, - есть познание причин вещей: кто не знает причин, тот и самой веши не знает. Возьмем в пример солнечное и лунное затмение. Кто видит, что солнце или месяц померкает, и не знает отчего это происходит, тот ничего не знает и не разумеет, и боится беды от этого явления, а кто знает, что все это происходит по обыкновенному течению небесных тел, а не по какому-нибудь чуду, тот разумеет самую вещь и ничего не боится". Затем Крижанич правильно объясняет законы затмения и в этом стоит гораздо выше киевских и западнорусских ученых. Между всеми мирскими науками самою благородною наукою считает Крижанич политику, науку общественного и государственного строения. Начало политической мудрости есть познание самих себя, познание природы своей страны, народной жизни, собственной силы и слабости законов и обычаев своего народа и средств благосостояния его, так как, с другой стороны, незнание самих себя есть корень общественного зла. Исходя из такой точки зрения, Крижанич подвергает беспощадной критике все стороны жизни русских и славян, которых он всегда старается поставить в одну категорию народностей с русскими. Язык - "самое совершенное оружие мудрости", у славян, по мнению Крижанича, не отличается высокими достоинствами в ряду других европейских языков. Он, по своей сущности, уступает немецкому, и потому неудивительно, что немцы превосходят другие народы. "Наш язык убог, неприятен для уха, искажен, необработан, ко всему недостаточен. Он самый неспособный к песням, музыке, к поэтической речи, а в переводе церковных книг вконец извращен и выдвинут из своего места. Мы, славяне, между другими народностями являемся как будто немой человек на пиру. Мы не в силах составить какой-нибудь благородный замысел, вести беседы о государственных предметах или какого-нибудь иного мудрого разговора. Люди нашего народа, живучи на чуждой земле и научась чужому языку, таят свое происхождение и прикидываются не славянами. Ляхи много хвастают своей вольностью, а я сам видел таких, которые ложно выдавали себя за пруссаков". Русская одежда, помимо своей неизящности и неудобства, порицается им за бесполезную роскошь и яркость цветов. "Чужие народы, - говорит он, - ходят в черных и серых одеждах без золота и каменьев, без снурков и бисерных нашивок; цветные ткани идут только на церковные да на женские одежды, а у нас на Руси один боярин тратит на свою одежду столько, сколько бы у других стало на трех князей. Даже простолюдины обшивают себе рубахи золотом, чего в других местах не делают и короли. Немцы в жестокие морозы ходят без шуб, а мы не можем жить без того, чтоб не закутаться в шубу от темени до пят. Иноземцы укоряют нас за грубость и нечистоту. Деньги мы прячем в рот. Мужик держит полную братину вина и запустит туда оба пальца, и так гостю пить подает. Квас продают мерзко. У многих посуда никогда не моется. Датский посол о наших послах сказал: "Если эти люди еще раз ко мне придут, то я велю им огородить свиной хлев, потому что где они постоят, там полгода нельзя жить без смрада". Постройки наши неудобны, окна низки, мало воздуха, люди слепнут от дыма. К лавкам прибиты доски, а под досками вечный сор". Сознаваясь в дурных качествах славянского племени, Крижанич скорбит о том, что иноплеменники презирают славян и сами славяне уничижают себя, свой язык, свой народ, отдают во всем предпочтение иноземцам, а последние, пользуясь этим, поживляются на счет славян. "Ксеномания, т.е. чужебесие, - это смертоносная немощь, заразившая наш народ... Ни один народ под солнцем не был искони так обижен и осрамлен от иноплеменников, как мы, славяне, от немцев, а между тем нигде иноплеменники не пользуются тем почетом и выгодами, как у нас на Руси, да у ляхов. Откуда голод, притеснения, мятежи, всякая нужда народа русского, как не от иноплеменников? Куда идут слезы, пот, невольный пост и подати, награбленные с народа русского? Все это пропивают немцы, торговцы, да полковники, да разных народов послы, да крымские разбойники". Автор очень подробно распространяется о том зле, какое, по его мнению, наносят всякие иноземцы славянскому племени, приводит многие примеры печальных последствий для народов от потачки чужеземцам, сознает, что общение с иноземцами может принести много доброго, но говорит, что надобно различать добро от зла, тем более, что иноплеменники ничего нам не дают даром, а всегда хотят, чтобы мы поплатились им с лишком. "Они приносят к нам добрые науки, но не думают о нашем благе; иноземные духовные разоряют наше церковное устроение, обращают святыню в товар. За деньги посвящают недостойных пастырей, разрешают браки, дозволяют одному мужу переменить пять-шесть жен; за деньги, без исповеди, отпускают грехи, скитаясь между нами, выпрашивают милостыню. Так поступают на Руси восточные пастыри, а западные, приходя из Рима к ляхам, выдумывали юбилеи, милостивые годы, объявляли прощение грехов за милостыню, посылаемую в Рим, приходят к нам под видом торговли и приводят нас к крайнему убожеству. У ляхов немцы, шотландцы, армяне, жиды обладают всеми благами, упитывают свои желудки, а туземцам оставляют земледельческий труд, воевание, да сеймовые крики, да судебные хлопоты. На Руси везде нищета, и народные торговцы, да воры изъедают весь тук земли нашей, а мы только глядим. Те, под видом знатоков, приходят к нам со врачеством, заводят рудокопни, делают стекла, оружие, порох и пр., а никогда не научат нас делать то же, чтобы им навеки от нас корыствоваться. Те обещают выучить нас военному искусству, но так, чтобы всегда остаться нашими учителями. Иные говорят нам, будто у них есть какая-то тайная наука, невиданная на Руси, но не надобно верить им; у них ничего нет... Залили и затопили иноплеменники наши земли, немцы выжили нас из целых держав: из Моравии, из Поморья, из Силезии, из Пруссии; в чешских городах уже мало славянского рода. У ляхов все города набиты немцами, жидами, армянами, шотландцами, итальянцами, а мы у них холопы, землю для них пашем, да войны ведем для их пользы: они бы сидели себе в каменных домах, а нас обзывали бы свиньями и псами! А на Руси что делается! Инородные торговцы везде держат товарные склады и откупы и всякие промыслы; вольно им ходить по нашей земле и покупать наши товары дешевой ценой, а к нам привозить дорогою и бесполезные... Где только есть пригожие места для торговли - все это отняли у нас немцы, отогнали нас от моря, от судоходных рек, загнали в широкое поле землю орать... Иные обольщают нас суетными именами академий и высших училищ, степенями докторов, магистров, но все это пустяки: земля наполняется множеством бездельных писак и книжников. Лучше было бы им в молодости учиться полезным и потребным для народа ремеслам, а то мудрые учители учат их грамматике, а не другим более корыстным знаниям: я еще не видал из нашего народа ни одного знаменитого врача, математика, музыканта или архитектора..." Замечательно, что, при всей нищете, какую видит Крижанич у русских, он находит, что простой народ на Руси все еще живет зажиточнее, чем во многих других землях, богаче одаренных природою, где все обилие достается только на долю достаточного класса. "На Руси, - говорит он, - убогие люди, как и богатые, все еще едят ржаной хлеб, рыбу и мясо, а в других землях мясо и рыба очень дороги, да и дрова на вес покупают... Смеются немцы над тем, что русские едят такую соленую рыбу, которую прежде почуешь носом, чем увидишь глазом, а о том фарисеи не пишут, как у них принесут на стол сыр с червями..." Переходя к образу правления, Крижанич является, с одной стороны, защитником самодержавия. Превосходство этого образа правления для него выказывается из того, что самодержавный государь может удобнее исправлять пороки и дурные обычаи, вкравшиеся в его государство: "Государь созовет всех нас, и все мы "ядрено" будем помогать ему, всякий по своей силе, как устроить и обособить то, что полезно и добро для общества и всего народа". В противоположность, автор указывает на ляхов: "На Руси, по крайней мере, один господин имеет власть живота и смерти, а у ляхов сколько владетелей, столько королей и тиранов, сколько бояр, столько судей и палачей. Всякий может уморить своего клиента, никто его об этом не спросит и не накажет". Тем не менее, однако, Крижанич посвятил целый отдел "О крутом владанию", где преподал довольно жестокий урок русскому управлению: "Некоторые люди думают, - говорит он, - что тиранство в том состоит, чтобы мучить невинных людей лютыми муками, а не в дурных, отяготительных для народа уставах, но дурные законы на самом деле еще хуже лютых мук. Если какой-нибудь государь установит дурные тяжелые для народа законы, наложит неправедные дани, поборы, монополии, кабаки, тот и сам будет тираном и преемников своих сделает тиранами. Если кто из преемников его будет щедр, милосерд, любитель правды, но не отменит прежних отяготительных законов, тот все-таки тиран. Мы видим этому пример и на Руси. Царь Иван Васильевич был нещадный "людодерец и безбожный мясник, кровопийца и мучитель". В наказание ему Бог попустил так, что из трех сыновей одного он сам убил, у другого Бог ум отнял, третьего Борис Федорович малым убил; и так все царство отпало от рода царя Ивана. Борис возвысил "самодержие" (монополии) и всякое народное обдирательство, созидал города и церкви на народное ограбленное добро, но Бог вставил против него не боярина, не именитого человека, а бродягу и расстригу. Расстрига лишил Бориса царства, уничтожил его племя и сам за свою глупую наглость сгинул. Но на этом не престал бич Божий над нашим народом до тех пор, пока "оная кровавая, плававшая в сиротских слезах казна", вся не была разграблена иноплеменниками; пожар, истребивший Москву, искоренил прежнее богомерзкое "людодерство", и города, построенные на крови земледельцев, достались в руки иным властителям. Но посмотрите, что в наше время случилось в этом, преславном русском государстве! Вот все поколения державы русского народа, Малороссия и Белоруссия обратились к своему русскому государству, от которого за несколько веков были отторгнуты. Что же потом случилось! То же, что некогда в Израиле при Иеровоаме. Тогда некоторые люди верно советовали и говорили: не отягощайте новых подданных, не гоняйтесь за великой казной и приходом; пусть лучше царь-государь имеет большое войско, всегда готовое на его повеление, пусть он им будет огражден, как стеной, и с его помощью истребит крымских разбойников. Но думе, привыкшей к старым законам царя Ивана и царя Бориса, полюбилось иное: сейчас же установлены были проклятые кабаки. И вот, мои украинцы, новые подданные, как только отведали закон этой власти, сейчас раскаялись и опять к ляхам обратились. А отчего это? От обдирательства народа. Эти думники, советующие заводить монополии, кабаки и всячески угнетать бедных подданных, имеют в виду только ту корысть, которая у них перед глазами, а на будущее не смотрят, думают приобрести своему государю большую казну, а приносят великое убожество и неисповедимую потерю. Таким-то путем идут дела в этом государстве, начиная с царя Ивана Васильевича, который положил начало жестокому правлению. Если б можно было собрать вместе все деньги, неправедным и безбожным способом содранные с народа со времен означенного царя Ивана Васильевича, то они бы не вознаградили десятой части тех потерь, которые понесло это государство от жестокого образа правления. Недаром Сирахов сын сказал, что нет ничего хуже алчности. За неправильные обиды народу и за алчное обдирательство не только отнимается царство от одного рода и дается другому, но даже от целого народа и передается другому народу. Пример мы видим в римской империи: чужие народы разорвали между собой римское царство. Ближайший пример нам представляют ляхи. От излишней расточительности ляшское государство прибегло к обдирательству народа, дошло до крайней неурядицы и попало в чужую власть. Ляхи, не в силах будучи удовлетворить своей расточительности, поневоле сделались жестокими и безжалостными тиранами над своими подданными: тиранство идет рядом с расточительностью; всякий расточитель делается тираном, если есть ему кого обдирать. И царь Иван, и царь Борис пошли по тому же пути, и до сих пор государство их идет тем же путем; но видите, к какому концу готово прийти польское королевство, и оно непременно придет к нему, если вовремя не опомнится... Не хочу быть пророком, но пока свет и человеческий род не изменятся, я крепко уверен, что и этому царству придет время, когда весь народ восстанет на ниспровержение безбожных, жестоких законов царя Ивана и царя Бориса". Далее Крижанич подробно разбирает дурные стороны тогдашнего государственного и законодательного строя. "В прелютых, тиранских законах царя Ивана, - говорит он, - все приказные, начальствующие и должностные лица должны присягать государю всеми способами приносить государевой казне прибыль и не опускать никакого способа к умножению ее. Вот беззаконный закон! Вот проклятая присяга! Из этого необходимо вытекает, что приказные от царского имени, как для царя, так и для самих себя, всяким возможным способом томят, мучат, обдирают несчастных подданных. А вот другой тиранский закон: высокие советники, связанные вышесказанной клятвой, приказным людям в уездах не дают никакого жалованья или дают малое, а между тем велят носить им цветное и дорогое платье и крепко запрещают им брать посулы. Какой же промысел остается бедным людям на прожитье? Одно воровство. Правители областей, целовальники и всякие должностные лица привыкли продавать правду и заключать сделки с ворами для своей частной выгоды. Один правитель, приехавши в свою область, показал всему народу свою милость тем, что обещал никого не казнить смертью. Это значило: воруйте, братцы, свободно разбойничайте, крадите да мне приносите. И за четыре года воры верно исполняли приказание. То и дело, что носились вести - там людей зарезали, там обобрали; дошло до того, что люди не могли спать спокойно в своих избах: никто не был казнен смертью - на то царское милосердие! Но что этому причиной? Бедный подьячий сидит в приказе по целым дням, а иногда и ночам, а ему дают алтын в день или двенадцать рублей в год, а в праздники велят ему показываться в цветном платье, которое одно стоит более двенадцати рублей. Чем же ему кормить и себя, и жену, и челядь? Чем же они живут? Легко понять: продажей правды. Неудивительно, что в Москве много воров и разбойников. Удивительно, как могут честные люди в Москве жить!.. Что может быть неправеднее, как брать от суда в казну всякие пересуды и десятины. Послам также не дается достаточно на их обиход. Отсюда происходит крайнее неуважение и холодность к делу, и многие придавленные нуждой забывают пользу своего народа и за подарки входят с иноземцами во всякие неприличные сделки. Хвастается Олеарий, что за деньги можно добыть из приказов какие угодно тайные дела... Все европейцы называют это преславное государство тиранским; говорят, что русские ничего не делают иначе, как только принуждаемы бывают палками и батогами. Правда, русские люди делают все не из чувства чести, а из страха казни, но этому причиной жестокое правление, и если бы немецкий или какой-либо другой народ был под таким правлением, то усвоил бы еще хуже нравы. Русские всеми народами считаются лживыми, неверными, жестокосердыми, склонными к краже и убийству, невежливыми в беседе, нечистоплотными в жизни. А отчего это? Оттого, что везде кабаки, монополии, запрещения, откупы, обыски, тайные соглядатаи; везде люди связаны, ничего не могут свободно делать, не могут свободно употреблять труда рук и пота лица своего. Все… Продолжение » |
УБИЙСТВО ТРОЦКОГО 
Мексика. 1940 год
В операции по физическому уничтожению видного политика Льва Троцкого, которая тщательно и кропотливо готовилась по меньшей мере за три года до ее осуществления, участвовала большая группа тщательно отобранных людей, среди которых было немало испанцев, чему имелось свое объяснение. Троцкий с начала 1937 года жил в Мексике. Для акции против него требовались люди, хорошо говорившие по‑испански, появление которых не вызвало бы подозрений у полиции. Для этой роли хорошо подходили испанские республиканцы, которые с конца 1938 года стали прибывать в Мексику в эмиграцию, так как война в Испании шла к концу. Многими испанскими коммунистами троцкисты и их руководитель воспринимались тогда как враг худший, чем даже фашисты, — они были в их глазах предателями святого и правого дела. Испанская троцкисткая партия, входившая в IV Интернационал, вместе с анархистами подняла восстание в глубоком тылу республиканской армии в Барселоне. Как раз в то время части испанской республиканской армии, в том числе и те, которыми командовали мексиканцы, вели напряженные бои с противником на фронтах. Троцкистский путч обошелся республиканцам в пять тысяч убитых лишь в одной Барселоне, а для подавления мятежа туда было переброшено свыше 30 тысяч бойцов. А вскоре иностранцам было приказано покинуть Испанию… Свой дом в Мексике Троцкий превратил в настоящую крепость Каждый выезд из дома представлял чрезвычайную сложность, Троцкий вынужден был прятаться чуть ли не на дно машины, чтобы прохожие не видели его и не смогли узнать. Окружение Троцкого давно заметило, что вокруг дома все чаще стали появляться незнакомые люди. Одно время у одного из соседних домов возник настоящий наблюдательный пункт. Какие‑то люди вроде что‑то копали, но вскоре стало ясно, что это имитация деятельности, потому что каждая новая смена не столько работала, сколько разглядывала дом Троцкого, кто входит, кто выходит, когда и т.д. Сомнений не было, это сотрудники НКВД, вынужденные после поражения покинуть Испанию. Охрана и секретари все чаще замечали людей, машины, которые медленно проходили или проезжали мимо дома Троцкого, внимательно разглядывая особняк. По просьбе политика власти Мехико усилили полицейскую охрану особняка. К этому времени относится и письмо, полученное Троцким от неизвестного о заговоре против него. Под наблюдением секретных агентов находились многие близкие сторонники Троцкого. 24 мая 1940 года на Троцкого было совершено очередное покушение Более двух десятков человек в полицейской и армейской форме и с оружием (был даже пулемет) внезапно подъехали и мгновенно разоружили охрану. Роберт Шелдон Харт, стоявший у ворот, по требованию «майора» тут же открыл ворота. Ворвавшиеся люди обезоружили и внутреннюю охрану, открыв при этом яростную стрельбу по окнам и дверям кабинета и спальни Троцкого. Пулемет работал длинными очередями прямо в окно спальни Казалось невероятным, что чета Троцких осталась жива. Дело в том, что небольшое «мертвое» пространство, образовавшееся в углу, ниже окна, спасло супругов. А многочисленные пули рикошетом попадали в прикрывавшую их кровать. Судьба вновь была к ним благосклонна. Прибывшая утром тайная полиция во главе с ее шефом Леонардо Санчесом Саласаром с удивлением констатировала: по спальне выпущено более 200 пуль, но обитатели дома не пострадали. Это обстоятельство вскоре дало основание выдвинуть в печати версию. Троцкий организовал покушение, чтобы таким образом скомпрометировать Сталина в глазах мировой общественности. Тем более что журналистам стали известны слова чудом уцелевшего Троцкого, сказанные им в то утро Саласару: «Нападение совершил Иосиф Сталин с помощью ГПУ… Именно — Сталин». 8 июня 1940 года Л.Д. Троцкий написал статью «Ошибка» Сталина»: «Непосвященным может показаться непонятным, почему клика Сталина выслала меня сперва за границу, а затем пытается за границей убить меня. Не проще ли было бы подвергнуть меня расстрелу в Москве, как многих друзей? Объяснение таково. В 1928 году, когда я был исключен из партии и выслан в Центральную Азию, не только о расстреле, но и об аресте невозможно было еще говорить: поколение, с которым я прошел через Октябрьскую революцию и гражданскую войну, было еще живо. Политбюро чувствовало себя под осадой со всех сторон. Из Центральной Азии я имел возможность поддерживать непрерывную связь с оппозицией. В этих условиях Сталин, после колебаний в течение года, решил применить высылку за границу как меньшее зло. Его доводы были: изолированный от СССР, лишенный аппарата и материальных средств Троцкий будет бессилен что‑либо предпринять. Сталин рассчитывал, сверх того, что когда ему удастся окончательно очернить меня в глазах страны, он сможет без труда добиться от дружественного турецкого правительства моего возвращения в Москву для расправы. События показали, однако, что можно участвовать в политической жизни, не имея ни аппарата, ни материальных средств. <. .> Как мне сообщали, Сталин несколько раз признавал, что моя высылка за границу была «величайшей ошибкой». Чтобы поправить ошибку, не оставалось ничего другого, кроме террористического акта…» Ответственность за покушение взял на себя знаменитый художник‑монументалист Давид Альфаро Сикейрос. Когда он узнал о неудаче, то в сердцах воскликнул: «Все впустую!» Сикейрос вспоминал, что ему не пришло в голову, что такой человек, как Троцкий, будет прятаться под кроватью. Сикейрос просидел год в тюрьме, а потом был выслан из страны. Спустя годы он говорил, «Мое участие в нападении на дом Троцкого 24 мая 1940 года является преступлением». «Все мы, участники войны в Испании, добивавшиеся ликвидации штаб‑квартиры Троцкого в Мексике, — писал Сикейрос, — понимали, что наши действия в любом случае будут считаться противозаконными. И мы решили разделиться на несколько групп, чтобы ни одна группа не знала о составе других. Руководитель группы должен был знать только членов своей группы, каждая из групп имела определенное конкретное задание. Наша главная цель, или глобальная задача всей операции, состояла в следующем: захватить по возможности все документы, но любой ценой избежать кровопролития. Мы считали, что смерть Троцкого или кого‑либо из его сообщников не только не остановит развития троцкизма как международного движения, антисоветский и антикоммунистический характер которого уже ясно определился, но будет иметь обратный эффект». После того как суматоха в крепости улеглась, стало ясно: Троцкий обречен. Приказ Сталина об уничтожении Троцкого удалось выполнить группе под руководством полковника Н. Эйтингтона, ранее возглавлявшего особую часть НКВД в Испании (под псевдонимом Котов). Его любовницей была красавица, испанская коммунистка Каридад Меркадер, сын которой, майор республиканской армии Хайме Рамон Меркадер дель Рио Эрнандес, и привел в исполнение сталинский приказ. Биография Рамона типична для детей его круга, — учеба в лицее, армия. В 1935 году, находясь в Испании, он участвовал в молодежном движении. Был арестован, но вскоре освобожден пришедшим к власти правительством Народного фронта. После освобождения Меркадер под именем бельгийца Жака Мор‑нара перебрался во Францию Летом 1938 года в Париже Меркадер познакомился с гражданкой США, русской по происхождению, Сильвией Ангеловой‑Масловой, ярой троцкисткой. Она увлеклась им и вскоре представила Меркаде‑ра родной сестре, секретарю Троцкого, курсировавшей между Парижем и Мехико. На сестру огромное впечатление произвели внешность молодого человека и его безукоризненные манеры. В феврале 1939 года Сильвия вернулась в США. Через три‑четыре месяца туда же приехал Меркадер, объясняя свой приезд интересами коммерции. Но теперь он был уже канадцем Фрэнком Джексоном. Эту метаморфозу он объяснил подруге необходимостью избежать призыва на военную службу. Вскоре Меркадер перебрался в Мексику и вызвал туда Сильвию. В начале 1940 года Ангелова‑Маслова устроилась работать у Троцкого в качестве секретаря. Поскольку Сильвия жила в номере гостиницы «Монтехо» вместе с Рамоном, он вскоре стал подвозить ее на работу на своем элегантном «бьюике». Впервые Меркадер переступил порог дома Троцкого примерно в конце апреля 1940 года, когда отвез друзей политика Маргариту и Альфреда Росмеров в город по какому‑то важному делу. Он помог занести саквояж Маргариты в их комнату и тут же вернулся к машине. 28 мая накануне отъезда супругов Росмеров Меркадер был приглашен к обеду в дом Троцкого. Его представили как «друга Сильвии», который отвезет супругов Росмеров на своей машине в порт. По просьбе Росмеров и по распоряжению Троцкого Меркадера ввел в столовую начальник охраны дома Гарольд Робине. Под различными предлогами Меркадер стал появляться в доме политика. Согласно записям секретарей Троцкого в журнале посещения виллы, он побывал там 12 раз. Подсчитано и общее количество времени, которое он провел на вилле: 4 часа 12 минут. За 12 дней до покушения Меркадер снова общался с Троцким. Причем рекордное время за все визиты — около часа. К тому же впервые — наедине. Несмотря на жару в руках у него был плащ. Формальным поводом для визита послужила просьба к Троцкому отредактировать статью, в которой критиковались американские троцкисты М. Шахтман и Дж. Бернхейм за отступничество от «движения». В кабинете хозяина виллы Меркадер устроился позади Троцкого, читавшего его статью. Это особенно не понравилось Троцкому; о чем он в тот же вечер сказал жене. Вообще вся эта затея со статьей и посещением весьма насторожила Троцкого. Но никаких мер предосторожности принято не было… 20 августа Меркадер снова пришел к Троцкому. Гость был снова с плащом на руке и в шляпе. Троцкий провел его в свой кабинет. Из показаний Меркадера на суде: «Я положил свой плащ на стол таким образом, чтобы иметь возможность вынуть оттуда ледоруб, который находился в кармане Я решил не упускать замечательный случай, который представился мне. В тот момент, когда Троцкий начал читать статью, послужившую мне предлогом, я вытащил ледоруб из моего плаща, сжал его в руке и, закрыв глаза, нанес им страшный удар по голове… Троцкий издал такой крик, который я никогда не забуду в жизни. Это было очень долгое «А‑а‑а», бесконечно долгое, и мне кажется, что этот крик до сих пор пронзает мой мозг. Троцкий порывисто вскочил, бросился на меня и укусил мне руку. Посмотрите: еще можно увидеть следы его зубов. Я его оттолкнул, он упал на пол. Затем поднялся и, спотыкаясь, выбежал из комнаты…» Из книги Седовой «Так это было»: «…Едва истекло 3—4 минуты, я услышала ужасный, потрясающий крик… Не отдавая себе отчета, чей это крик, я бросилась на него… стоял Лев Давидович… с окровавленным лицом и ярко выделяющейся голубизной глаз без очков и опущенными руками…» В доме началась суматоха. Охранники во главе с Робинсом схватили Мерка‑дера и стали его избивать. Наконец окровавленный убийца закричал: «Я должен был это сделать! Они держат мою мать! Я был вынужден! Убейте сразу или прекратите бить!» После покушения Троцкий прожил в больнице 26 часов. Врачи старались сделать все возможное и невозможное для его спасения, хотя было ясно, что удар поразил жизненно важные центры мозга. Через два часа после покушения Троцкий впал в кому. * Похороны Троцкого вылились в гигантскую антисталинскую манифестацию. Вскоре после похорон на совещании руководителей американской секции IV Интернационала решили поставить на могиле Троцкого обелиск. Через три с половиной месяца Наталья Ивановна Седова написала генералу Ласаро Карденасу, президенту Республики: «…Вы продлили жизнь Льва Троцкого на 43 месяца. В моем сердце останется благодарность Вам за эти 43 месяца…» Заговорщикам удалось всем, кроме Меркадера, скрыться. Машина с работающим двигателем, стоявшая поодаль от дома Троцкого, как только началась беготня возле ворот и заревела сигнализация, сорвалась с места и скрылась за ближайшим поворотом. Эйтингтон, мать Меркадера, Каридад, и еще несколько обеспечивающих операцию лиц в тот же день разными способами выбрались из Мехико. Эйтингтон и Каридад переждали время поисков в Калифорнии. Они ждали распоряжения из Москвы. Уже через сутки из сообщений радио они узнали, что удар достиг цели. Эйтингтон боялся, что импульсивная Каридад, потерявшая сына, может сорваться и наделать глупостей. Через месяц Москва по своим специальным каналам сообщила: благодарим за выполнение задания, через оставшихся в Мехико установите состояние «пациента» и выясните, чем ему можно помочь. После решения этой вспомогательной задачи им разрешалось вернуться. В мае 1941 года, за месяц до начала войны, Эйтингтон и Каридад вернулись в Москву через Китай. В 1941 году перед началом \ войны Калинин вручил ей орден Ленина. В 1944 году она уехала во Францию. | Умерла в Париже в восемьдесят два года под портретом Сталина. Эйтингтону было присвоено звание генерала, а в 1953 году он попал в сталинские лагеря. За долгие годы следствия и суда Меркадер утверждал, что сообщников у него не было… Прибывшие на место преступления агенты секретной полиции во главе с генералом Санчесом Саласаром обнаружили в кармане плаща Меркадера несколько страниц машинописного текста. Под ними стояли подпись убийцы и дата 20.08.1940. В материалах следствия этот текст фигурировал под названием «письмо Джексона‑Морнара». В нем подробно изложены мотивы убийства. Они сводились к трем положениям: разочарование в Троцком как «великом пролетарском революционере»; протест Меркадера против попыток Троцкого завербовать его для отправки в СССР для совершения террористических и диверсионных актов; возражения Троцкого против женитьбы Меркадера на Ангеловой. Этот набор мотивов убийства в разных сочетаниях, с разными вариациями деталей затем повторялся Меркадером в ходе следствия, состоявшегося через три года в Мехико суда, а также опубликованной во время судебного разбирательства в его статье «Почему я убил Троцкого». Мексиканский суд приговорил Меркадера к 20 годам тюрьмы — высшей мере наказания по мексиканским законам. Первые полтора года пребывания в тюрьме его часто били, пытаясь дознаться, кем он был в действительности. Пять лет его держали в одиночной камере без окон. Отсидев весь срок, Меркадер в 1960 году вышел из тюрьмы. С женой, Ракель Мендоса, индианкой, на которой он женился в тюрьме, оказался на Кубе. Выехал в Прагу, потом в Советский Союз. В 1961 году ему присвоили звание Героя Советского Союза. Работал он в Институте марксизма‑ленинизма при ЦК КПСС. Был одним из авторов истории Испанской коммунистической партии. Последние годы жизни Меркадер провел на Кубе. Умер он в 1978 году, по его желанию прах захоронен в Москве, на Кунцевском кладбище. В 1987 году на могиле появилась гранитная плита, на которой золотыми буквами выгравировано: «Лопес Рамон Иванович, Герой Советского Союза».
|
Исторический порталAladdinАдрес: Россия Санкт Петербург Гражданский пр. E-mail: Salgarys@yandex.ru |